Исследования звука и музыки после так называемого sensory turn стали развиваться с особой интенсивностью в 1990-е годы, принудительно обновляя язык и аппарат музыковедческих описаний. Линии, по которым прочерчивались исследования шума, звука, молчания, тишины, голоса, слушания и границ музыкального, начали сложным образом переплетаться, одновременно диверсифицируясь и складываясь в особые эпистемические регионы со своим аналитическим аппаратом. Особой ситуацией можно считать инвазии новых теоретических конвенций в практические области, когда музыкальный пост-авангард, новые звуковые картографии, цифровые звуковые этнографии стали объединяться и качественным образом реагировать на комплексные теории звуковой сферы.

Эти анклавы исследований феноменологической, критической, когнитивистской, технологической, исторически-средовой и социальной направленности с середины 2000-х стали, с одной стороны, отдаляться друг от друга, а другой – стихийно объединяться в общие исследования звука и голоса. Парадокс заключается в том, что представитель каждой из таких областей не только не знает о существовании конкурирующих за истину пластов и масштаба уже проделанной интеллектуальной работы, но и не представляет себе альтернативные и взаимодополняющие области, исследующие звук и музыку. Сложилась особого рода эпистемологическая конфигурация, точную характеристику которой дал М. Фуко (2004): «Различные произведения, отдельные книги, все обилие текстов, принадлежащих к одной и той же дискурсивной формации, и множество авторов, знакомых и незнакомых между собой, критикующих, опровергающих, заимствующих друг у друга, независимо друг от друга приходящих к одинаковым взглядам, упрямо сплетающих свои единичные дискурсы в единую сеть, над которой они не властны, всей целостности которой они не замечают и широту которой они плохо себе представляют» (с. 243–244).

Подробнее на странице секции.